Игорь Росоховатский - Законы лидерства [Журнальная версия]

Я стряхнул с себя оцепенение. Пора кончать «беседу», не то она заведёт в ещё бо́льшие дебри.

– Я уже объяснил, что ход моих опытов зафиксирован в лабораторном журнале…

– Извините мою назойливость, – просительно сказал он. – Простите меня за повтор. Я пройду испытания и больше не буду работать рядом с людьми на Земле. Меня предназначают для работы в космосе…

– А я не могу выдать вам информации больше, чем записано в журнале. Понимаете?

– Да, – отозвался он. – К сожалению, понимаю. И не только это, сударь.

– Что же ещё?

– Человек всегда боится уступить своё место лидера. Где бы то ни было. Вы, люди, создали меня, чтобы я помог вам достичь подлинного лидерства в природе, но сами боитесь, как бы я не обогнал вас. А ведь я только первый этап…

Теперь зелёный индикатор светился предостерегающе.

– Кто будет вторым?

– Сигом.

– Вы уверены, что это удастся?

– Уверен. Если только… – он чуть запнулся, и я это отметил, – …если только при создании человеческого разума не была использована какая-нибудь жизненная сила или ещё нечто непознаваемое, мистическое… – Он говорил без иронии, но она скрывалась в его словах.

– Других ограничений нет?

– Нет. Как только химики создадут материалы, превосходящие пластичностью живые ткани, вы приступите к конструированию сигомов. И у вас появятся новые опасения…

– Не беспочвенные, – не удержался я.

– Мы только ваши творения, ваши детища, призванные помочь вам, помимо колонизации космоса и подобных насущных дел, не исчезнуть, не раствориться в природе, как другие её создания. Зачем же нам бороться с вами? Нам не нужны ни эта планета, ни воздух, которым вы дышите, ни пища, которую вы употребляете…

«Он прав, – думал я. – Нам не из-за чего опасаться его или не любить. И всё же я его опасаюсь и не люблю. Почему? Или таковы законы лидерства?»

– …Нам нужно лишь то, для чего вы предназначаете нас и…

Он умолк. Пауза казалась мне зловещей, и я поторопил его:

– И…

– Информация. И ваша память как важнейшая часть её.

– Почему «важнейшая»?

– Она является для нас направляющей…

Мне показалось, что его фотоэлементы уставились на меня выжидающе, и я поспешил сказать:

– И всё же большей информации, чем та, что отражена в журнале, у меня для вас нет. Придётся вам довольствоваться ею.

– Прощайте, сударь, – сказал он. – Наверное, мы больше не встретимся. Испытания близятся к концу.

Я сильно в этом сомневался и потому задал ещё один «невинный» вопрос:

– Всегда ли вы будете помнить, что это мы создали вас, а не наоборот?

Впервые я увидел, как быстро и беспомощно замигал его индикатор. Он забормотал:

– Конечно, конечно…

Выходя, он стукнулся о притолоку двери – я не сомневался, что какие-то его блоки перегреваются, не выдерживая нагрузки. Всё-таки он, бедняга, был только машиной, и для таких вопросов его не готовили.

Настроение моё изменилось, и меня даже не очень смутили слова Кирилла Мефодиевича:

– А если стоимость его ремонта вычтут из вашей, Пётр Петрович, зарплаты?

Прошло меньше месяца – и я в очередной раз оказался в знакомой приёмной. Вместо Веры меня встретил белобрысый молодой человек, стройный, вежливый, приветливый. В его приветливость не верилось. У молодого человека были точные, рассчитанные движения и жесты. Угадывалась длительная тренировка.

Как только я назвал себя, он ответил «пожалуйста» и указал рукой на обитую дерматином дверь.

За директорским столом сидел человек лет пятидесяти с лишком, в очках с толстыми линзами. Углы рта у него были уныло и как-то брезгливо опущены. Он не заводил церемоний, коротко поздоровался, сказал:

– Попрошу подробно рассказать о ваших взаимоотношениях с директором, и особенно с его заместителем Кулебой. Ваши слова будут записываться.

Он нажал кнопку невидимого мне магнитофона, помещённого, наверное, в ящик стола, и послышался шелест плёнки, как бы подчёркивающий, что здесь не любят терять времени напрасно.

Дверь кабинета наполовину открылась, пропустив Олега Ильича. Он взглядом испросил у сидящего за столом разрешения присутствовать и сел сбоку, вне моего поля зрения. Может быть, так у них было принято.

Я рассказывал только то, о чём меня просили, – только о взаимоотношениях с директором и Кулебой, не упоминая о своих выводах и оценках. Пусть сами их делают.

Человек в очках слушал, не перебивая, глядя в окно. На меня взглянул, когда я закончил. За холодным блеском линз угадывались умные пытливые глаза.

– Вы забыли рассказать о том, как обходились без запланированных средств, – послышался сбоку голос Олега Ильича.

«Кажется, это у них называется перекрёстный допрос, – подумал я. – А, не всё ли равно?»

Пришлось рассказывать о своих вынужденных изобретениях. Иногда человек за столом задавал вопросы, уточняя даты, потраченные материалы, суммы денег. Вдруг улыбнулся – чуть-чуть, правым уголком рта. Странная это была улыбка.

– Изобретательство поневоле задерживало основную работу?

– А где же было взять аппаратуру? – со злостью спросил я.

Опять послышался голос сбоку:

– И ещё вы забыли рассказать, Пётр Петрович, о предложении Кулебы обмануть комиссию.

«Вот как, они знают и об этом? Но в кабинете тогда нас было двое. И ещё Вера в приёмной. Кажется, этот Олег Ильич не терял времени зря».

Я намеренно не поворачивал головы к нему, смотрел только на сидящего передо мной. И его же спросил, правда, не таким тоном, как мне хотелось. Подвёл предательски дрогнувший голос:

– Можно узнать, в чём меня обвиняют?

– Обвиняют не вас, а директора и его заместителя, которого Евгений Степанович пригрел и защищал. Вас же вызвали как свидетеля.

– И пострадавшего, – добавил Олег Ильич, за что удостоился предупреждающего взгляда.

Я рассказал о том, как воспринял предложение Владимира Лукьяновича, что ответил.

– Вы могли и схитрить?

– Выходит, не сумел.

– Предвидели, что вас ожидает?

– Это было нетрудно.

– И всё-таки «не сумел»… Или не хотел?

– Самое печальное – потерять себя…

«Вырвал-таки, очкастый чёрт! Почему я откровенничаю с ним? Чем он расположил меня к себе? Небось задаст сейчас ещё несколько вопросов «на откровенность», а потом незаметно расставит ловушку».

– Пётр Петрович, прежде чем мы расстанемся, должен вас предупредить…

«Вот оно, начинается!..»

Я спросил, не скрывая иронии:

– Никому не рассказывать о нашей так называемой беседе?

Его лицо преобразилось. Бледные щёки округлились, губы изогнулись. Он засмеялся длинно и заливисто, и ему вторил Олег Ильич. Затем он снял очки и тщательно протёр линзы замшевой тряпкой. Глаза у него без очков оказались тёмно-серыми, близорукими, какими-то беспомощно-добрыми.